обновлено: 13:12, 04 марта 2024
Общество
Станислав Караченцев: «Когда впервые увидел минералы, я аж задрожал». Часть 2
Продолжаем рассказывать об известном геологе Станиславе Караченцеве, открывшем два месторождения на Ямале и возглавлявшем Полярно-Уральскую экспедицию с 1963 по 1965 годы и с 1979-го по 1984-й. Большая часть материала — от первого лица, с минимумом редакторских правок.
Время для чтения ~ 19 минут
Продолжение. Начало здесь.
Первые уроки
…У Бельского я узнал, что значит тщательность в работе. У меня был взрывник — китаец Шан-Куанши, в миру Саша. Однажды он просчитался в количестве взрывов, один шпур отказал. Начали убирать породу с забоя уклона — вывозили с помощью ручной лебёдки, грузили в вагонетки и на отвал. Такая монотонная, нудная работа. И вот, когда очистили забой, я туда спустился осматривать и документировать. Вижу, в одном шпуре торчит патрон аммонита и капсюль детонатора. Он был оборван, опасности не представлял. Я вытащил его, очистил, ещё раз проверил, описал, взял образцы и поднялся. Намотал провода детонатора на бревно, повесил на видное место — подумал, обратно пойду, заберу. Прошёл всё месторождение и забыл про этот детонатор.
Уже ночью появляется Михаил Сергеевич:
– Встать! Ко мне!
Такой разнос мне устроил. Оказывается, он обходил участок и увидел детонатор. Погнал меня обратно к уклону за ним. Сказал, что там оставил.
Я ищу и не нахожу. А он его унёс. Зато меня научил — я потом всегда всё обходил и проверял…
В последнее воскресенье лета, 26 августа, у меня был день рождения. Попросился у Бельского в гости к Жорику (приятель Жорик Михеев. — Прим. ред.), в соседнюю партию — на Слюдяной горке.
– А что вы пешком пойдёте, что ли?
– Хотел лошадь у вас попросить.
– Ну ладно, берите.
Переезжаю Лонготьёган. Думаю, поеду напрямую, а то крюк давать через слияние с Немуръеганом. Впереди белое от одуванчиков поле. Поначалу лошадь хорошо шла, а потом задние ноги начали проваливаться. Слез. Оказался по грудь в няше. Чувствую что-то твёрдое под ногами — значит, мерзлота. Хорошо, лошадь спокойная попалась, за мной шла. Шаг за шагом — выбрались. После этого всегда всем говорю: «Не торопитесь!»
По соседству с Шаляпиным
В тот год мы доработались до того, что выезжали с поля поздно осенью. А мне надо было в Новочеркасск к 1 сентября — на учёбу в институт возвращаться. Решил написать письмо с просьбой дать академический отпуск, получил согласие.
Зиму был на камеральных работах в Воркуте. Мы с Петром Лалетиным (прораб, играл в хоккей с мячом за «Воркутауголь». — Прим. ред.) жили в маленькой комнатушке, но у нас были интересные соседи: географ, член Всесоюзного географического общества, который работал среди геологов, и замечательный человек по фамилии Шаляпин. По имени Игорь. Племянник Фёдора Шаляпина. Настоящая родня! Он был инспектором по снабжению буровой партии. Спецовку не носил принципиально. Говорили, что у него есть енотовая шуба с плеча Фёдора Ивановича. А на шею он вешал связку коронок. Так и ходил от буровой к буровой...
Искал хрусталь
В 1952 году я попал в партию Виталия Охотникова. Он окончил Новочеркасский политехнический институт перед самой войной и ушёл на фронт. Потом работал в Магадане, перевёлся к нам. Его партия трудилась на большой площади вокруг Ханмейского месторождения. Занимались поиском молибдена. С началом весны меня назначили прорабом. Виталий Николаевич поручил следить за документацией выработок.
Осенью обрабатывали полевые материалы, делали отчёт. И тут вдруг у Георгия Петровича (Софронова, руководившего всеми региональными геологическими и геолого-разведочными работами Полярно-Уральского геологического управления. — Прим. ред.) появилась мысль. Вызывает меня к себе:
– Ты, студент, читать ещё не разучился?
– Нет, — говорю.
– Залезь в наши фонды, посмотри, что там есть по хрусталеносным месторождениям.
– Для чего? — спрашиваю.
– Потом расскажу.
В Полярном нашлось всё, что нужно. Помню, пока в Новочеркасске учился, думал, что здесь дремучие люди. А как приехал, увидел: инженеры — зубры. Они успели и в лагере отсидеть, и войну пройти.
Прихожу с материалами к Софронову.
– Есть мысль отправить тебя на одно месторождение, ознакомиться, — говорит он.
– А что за месторождение? А то ходят слухи, что на Приполярном Урале что-то есть.
– Нет, это не совсем то.
Командировали меня сначала в Воркуту. Через пару дней выяснили, что ехать надо на Украину, в Коростенский район. Там были пегматитовые месторождения мориона (чёрный кварц). И попал я на это дело… в день смерти Сталина!
Помню, встречает меня в Воркуте заместитель начальника отдела кадров:
– Вы в курсе? У Сталина инсульт.
– А вы откуда знаете? — спрашиваю.
– По радио сказали.
Тогда поезд из Воркуты до Москвы ходил трое суток. Когда прибыл в столицу, уже похороны состоялись. Всю дорогу в вагонах по этому поводу кто-то радовался, кто-то грустил. Я радоваться не мог. Меня с рождения учили: «товарищ Сталин, товарищ Ленин». Поэтому я горевал… Амнистии начались сразу же. В вагоны садились зеки, вели себя нагло…
В экспедиции на Украине я провёл месяц. Знакомился с месторождением и поисковыми признаками, смотрел, насколько это применимо у нас. Даже при моём уровне образования сразу понял — зря приехал. Таких пегматитовых полей на Полярном Урале просто не могло быть. Кристаллы кварца у них по несколько метров.
Все эти мероприятия шли от министерства Берии. Они решили, что стране нужно пьезооптическое сырьё. А где оно? В хрустале. Значит, надо искать хрусталь! Подразделений в ГУЛАГе было полно, каждому дали задание.
Так что я не один такой был. В Володарск-Волынском меня поселили с парнем из Красноярска.
– А ты чего сюда припёрся? — спрашиваю у него. — У тебя же Алтай под боком!
– Ну вот, скомандовали сюда.
Жили мы у одной тётушки. Она нам готовила завтрак и ужин. Обедать у неё не могли — ходить далеко. Однажды утром заметили, что хозяйка наша какая-то удручённая. Стали расспрашивать, в чём дело.
– Бандеровцы ночью приходили, — говорит. — Спросили, не комсомолия ли у меня. Сказала, что геологи. «А-а, ну хай живут, — ответили. — Были бы комсомольцы, зарезали бы или застрелили».
И это через восемь лет после войны!
А нашёл золото
Вернулся на Полярный в Нырдвоменшорскую партию, которой командовал Валентин Жданов. Интересный человек. У него от рождения одна рука была высохшей, чуть короче другой. И он приспособился так жить. Умудрялся сам амуницию надевать, придумал портупею, на которой висели молоток, нож и компас. Терпеть не мог, когда предлагали помощь.
В партии Валентина Ивановича я возглавил отряд по поискам хрусталя. Но дело в том, на Полярном Урале даже теоретически его быть не может. А если и встретится, то мерзлота, гуляющая на глубине 2–5 метров, не позволит ему выдержать перепада температур. Поэтому всё, что мы там находили, было в трещинах. Вот на Приполярном Урале — да. Климат значительно мягче, и глубокозалегающие жеоды (Жеода — замкнутая полость в горной породе, заполненная целиком или частично минералами.), друзы спокойно выдерживают такие температуры. На них не влияют обычные сезонные изменения. В общем, отчитались мы, что не получилось. Нам сказали: «Ну и не надо».
Когда стало ясно, что ничего нет на площади Нырдвоменшорской партии, я начал другие территории прочёсывать. Однажды иду обычным маршрутом по ручью Голубому (кряж Манитанырд) и замечаю нечто похожее на арсенопирит. Решил проверить. Полез на обнажение, начал колупать. У арсенопирита, когда по нему бьёшь, появляется чесночный запах. Нашёл я хороший неокисленный образец и расколотил его — арсенопирит! Кричу Лёше:
– Иди сюда!
– Что?
– Вот эту красную глину, что с обеих сторон жилы, собирай в лоток и промывай.
Он набрал, начал мыть. А я пошёл дальше по жиле, чтобы проверить. Нашёл ещё менее окисленные участки, зеленовато-голубоватые скородитовые натёки. Зона, пронизанная жилами метров на семьдесят! Думаю, как же Парханов прозевал, ведь обнажений не так уж много, а он вёл там съёмку. Видимо, не попал этот ручей в его сетку. И тут Лёша закричал: «Золото!»
– Проверь ещё. Вдруг это пирит.
Помню, в партии Ворожбенко на Тырныаузе (Станислав Караченцев проходил там практику. — Прим. ред.) в такой жиле были пластинки золота.
Насчитали 270 знаков, а это уже много. Обрадовались, потому что любое обнаружение — это круто. Правда, дальше никто не хотел этим заниматься, территория относилась к Коми. Знаю, что позже там бурили и находили участки с очень высоким содержанием золота.
Как самбиста за шпиона приняли
После хрусталя меня перебросили на сурьму к Петру Лалетину. На Верхний Ханмей. Был там у меня один рабочий — Гайрат Атсалямов, человек с высшим спортивным образованием, занимался самбо. Как он ко мне попал, не помню. И вот поехал он кочевать с коренными, посмотреть на элементы борьбы у народов Севера. Носил малицу. Однажды его задержал кто-то из коми. Заговорили с ним на родном языке, а он ни бельмеса не понимает. Показалось подозрительно. Сразу сообщили об этом. К Гайрату направили несколько энкавэдэшных (Скорее всего, Станислав Караченцев имел в виду сотрудников МВД (именно в это министерство был преобразован НКВД в 1946 году) или КГБ, образованный в 1954-м. — Прим.редакции) полуначальничков. Раздевают его, а у него один фотоаппарат висит, второй… Спрашивают:
– Что ты здесь делаешь?
– Национальную борьбу изучаю.
– У-у-у, друг! Так ты откуда к нам попал? У нас уже много лет никакой национальной борьбы не существует в Союзе. Плохо там вас учат.
Нашёлся офицер, у которого в Москве знакомые были, запросил информацию. Оказалось, Гайрат сам из этой организации, направлен обучать энкавэдэшников самбо. Он и меня тренировал, вся спина была в ссадинах.
Атсалямова этапировали в Воркуту, он говорил:
– Так я сам приеду.
– Не надо, мы тебя довезём.
Когда его доставили на комбинат «Воркутауголь», там на него набросились: «А вы почему занятия не организовываете, не тренируете?» — «Да я решил над собой ещё поработать». — «Так надо было согласовать!» И смех и грех.
Мы с Гайратом дружили. Он ко мне в гости приезжал лет через восемь после этого случая.
Станислав Караченцев: «Георгий Петрович Софронов был очень интересным человеком. Благороднейшим».
Заступился сам Эрвье
В 1954 году мы с Лалетиным закончили проходку штольни. Я в основном занимался минералогией, изучал всё добросовестно под микроскопом — меня этому научили ещё в Новочеркасске, до перевода в Московский институт. Написали отчёт.
Вскоре Полярно-Уральскую ГУГП МВД расквартировали-рассортировали, Полярно-Уральское управление ликвидировали. Встал вопрос: где мы будем существовать? Остались голые партии, ничьи. В итоге нас решили передать Уральскому управлению. И Лалетин поехал защищать отчёт по сурьме в Свердловск. Там с грехом пополам его приняли. Критиковали, что всё по другой методике, мол, много отсебятины на этом далёком Полярном Урале.
– А ты будешь работать у меня, — обратился ко мне Борис Григорьевич Коновалов, бывший начальник Полярно-Уральского управления комбината «Воркутауголь». В 1949 году за освоение Печорского угольного бассейна он получил Сталинскую премию второй степени. — Займёмся бурыми углями.
– Господи, а мне-то они зачем? — говорю.
– Поможешь мне.
Так он заставил меня изучать микроскопию бурого угля. Мало того, пришлось ещё и рисовать эти шлифы, полировки акварельными красками! После отчётов и обработки материалов была открыта Новогодняя аномалия. Шёл 1954 год.
К этому времени начались работы на Юньягинском железорудном месторождении. Выделили буровую, мастера, начальником отряда назначили Ершова. Но Коновалову не понравилось, как тот работает, тем более по специальности он был буровиком, а не геологом, поэтому на его место отправили меня, ещё не окончившего институт. Ершов, конечно, вздыбился. Тем не менее мы стали большими друзьями.
Нам отдавали все мелкие периферийные месторождения: Тальбейское, Ям-То, Южное... Моя задача заключалась в организации работы, сборе материала и подготовке геологической документации.
К 1958 году нас перевели в Тюменское геологическое управление. Его начальником был Юрий Эрвье, главным геологом Лев Ровнин. Я познакомился с ними в 1957-м, к тому времени уже вырос в должности — от начальника отряда до геолога партии, а после окончания института стал горным инженером. И вот меня отправили в Тюмень защищать проект.
На защите, узнав, что у нас средняя проходка полтора-два метра алмазным бурением, а дробовым бурением ещё меньше, Ровнин начал на меня наезжать, мол, что за дурацкие скорости такие, надо бы буровиков сюда, чтобы разобраться. Нефтяники же привыкли сотнями метров мыслить.
В этот момент заходит Эрвье:
– Лев Иванович, ты не выпрыгивай из штаников! Ты не знаешь, что это такое. Я вот в молодости в Кривом Роге работал, знаю, что такое — по кварцитам бурить. Там и двадцати сантиметрам за смену бываешь рад.
Короче говоря, защитил я проект и на доразведку, и на завершение разведочных работ. И меня прямо там повысили — сделали старшим геологом. Поручили возглавить все работы по завершению Юньягинского железорудного месторождения.
На станции Обская
На Полярном Урале к тому времени произошли изменения. Приехали военные. Они ещё до этого пригнали много вездеходной техники. Говорили, что проводят испытания.
– Почему здесь? — спросил я у полковника, командующего всем этим.
– Уж больно географически похоже на Аляску, — засмеялся он.
– Вы собираетесь Аляску завоёвывать?
– Хотим узнать, как там будет наша техника ходить, — снова смеётся он.
Там уже планировали базу строить, ракетную установку ставить. А нам сказали: «Ищите себе место на станции Обская».
К нам на Обскую в 1957 году приезжал Юрий Георгиевич Эрвье. Зашёл ко мне в кабинет, а у меня Георгий Петрович Софронов сидел — заглянул в гости. Я их познакомил. Юрий Георгиевич подумал, что это учёный из научно-исследовательского геологического института. Он их терпеть не мог, говорил: «Как вороны вокруг летают. Мы вкалываем, а они потом налетают, быстренько это всё обрабатывают — и пионеры!» Но после разговора с Софроновым извинился: «Извините, я немножко иначе о вас подумал. Решил, что вы из той же когорты».
Автор выражает благодарность Игорю Геннадьевичу Перминову, ветерану Полярноуральской геологии, за помощь в подготовке материала.
Материал подготовлен в рамках проекта Музейно-выставочного комплекса имени И. С. Шемановского «Предметный разговор».
Текст: Галина Карзанова
Журнал «Северяне», № 1, 2024 г.
Авторы
Красный Север
Журналист
обновлено: 13:12, 04 марта 2024